Он опасался часов всю жизнь, и они натикали. Смешно, да?

Скакать, скакать, прыгать, вертеться, целовать, выпивать, писать, читать, плакаться, утешать, улетать, прилетать, зачеркивать, притом стараться не оглядываться.

Главное – не оглядываться.

Ибо столько пройдено.

Столько съедено, столько читано, столько налётано.

Главное – не оглядываться, ибо долгий путь…

И вот оглянулся.

Он там же!..

Смешно, да?

Кому нужно, да?

Кто поймет, да?

Да, да.

Все расстояние от того, что не понял, до того, что понял.

Из слов сделал профессию.

Профессию сделал, специалистом не стал.

Нельзя быть специалистом при словах.

Ты не рассматриваешь опытным глазом чужую слюну и говоришь: «Вот они. Вы больной. Плевать запрещаю, даже чтоб не сглазить. Вот лекарство – семь дней не плевать».

Ты специалист, когда ты видишь, что создала природа, и делишь, и сочетаешь, и находишь…

А здесь ты видишь то, что создал сам.

Какой же ты специалист?

Кроме тебя, никто этого не знает.

Смешно, да?

Письмо:

— Заглянул на ваш сайт – расстроился.

— Прочел ваш ответ – расстроился.

— Прочел ваш вопрос – расстроился.

Не читай – и не расстраивайся. Тьфу!

Ищешь радость.

Идешь, идешь, бежишь, бежишь, летишь, летишь…

Смешно, да?

И люди к тебе все лучше, а ты отступаешь от них в себя.

И раз в неделю выйдешь из себя, и все видят, кто ты на самом деле.

И ты на самом деле такой.

Ты же не стал лучше, ты там же, ты тот же, ты просто меньше говоришь.

Но это ты.

Смешно, да?

А еще эти попытки судорожно набрать эрудицию.

Срочно: Ницше, Спиноза, Шопенгауэр, Павич, Кундера, снова Гоголь, снова Чехов и для досады – детектив.

Ну да, ну все игра в бисер, в чужой, тяжелый, внутренний бисер.

Проникновение за семь печатей.

Проклятия в свой адрес…

И Чехов, Чехов…

Ну как же, для культуры, для языка, для стиля…

Казалось бы, уж сколько читано, уж сколько пройдено. Оглянулся – ты там же.

Как будто не читал.

Хоть бы стал лучше, сволочь.

По-прежнему, чтоб не обидеть, приходит вовремя.

Денег не одалживает ни сам, ни самому.

Прочитанное стирается ввиду ненужности.

Как английский.

Хотя три раза ходил на курсы – «лэгс», «хэнд», «ай си», «май хард» – и ни черта.

Выветрилось, как математика, как пунктуация, как второй юношеский по гимнастике.

Жизнь требует другого.

Отложил книгу, слез с кровати, вышел из читальни – и опять там же на радость Президенту.

Смешно, да?

В «аспекте койки» – как сказал мой друг Ганапольский актрисе Светлане Крючковой – все без изменений!

Курица прожила свое и бульоном укрепила здоровье автора.

Столько сменилось дней рождения!

Столько отмелькало международных женских дней!

Столько просвистело секретарей ЦК и президентов!

И так мало изменилось.

Смешно, да?

Скорый поезд отправился в дорогу, тепловоз гудит, ветер свистит, за окнами мелькает, вышел из вагона – там же.

Смешно!

Игра на время, не на расстояние.

Ты вышел из вагона таким, каким вошел, но встретили тебя уже другие люди.

Здравствуйте, спасибо, что пришли.

Сделано Жванецким

Ничего просто так не бывает. В каждом значительном явлении есть свой особый смысл. А в появлении такого писателя как Жванецкий, в это время и в этом месте, очевидно, участвовало провидение. На него существовал социальный заказ в обществе. С наступлением времени безвольного отчаяния, фальшивый героизм мог уравновесить только смех. Вот мы его сами, видимо, и надумали, выудив из недр коллективного бессознательного в районе Черного моря. Произошло это довольно неожиданно для самого «виновника торжества». В молодые годы мечты будущего властителя умов не касались поприща сочинителя и артиста. На нашего героя призвание обрушилось, как пишут в приключенческих романах — вдруг. Судьба включилась после тридцати лет, и из Одесского порта отчалил в долгое странствие современный Одиссей, которому предстояло пройти всю страну от южных морей до Северного полюса. В 70-е он шел «в записи», в 80-е на закрытых концертах, с начала 90-ых — в престижнейших концертных залах.
Самые ценные и необходимые слова о Жванецком уже сказаны, красноречивейшие определения придуманы и напечатаны. Что можно добавить к присвоенным ему титулам «короля юмора», «живого классика», «великого сатирика»? Нет таких слов, чтоб их превозмочь. Остается только написать «Жванецкий» и поставить точку. Или многоточие, после которого каждый сформулирует его себе таким, каким захочет. Литературные критики — первым писателем по «гамбургскому счету» в своем жанре. Продюсеры — артистом, собирающим полные концертные залы. Маркетологи — лицом со стопроцентной узнаваемостью и почти таким же количеством симпатий. Философы — мыслителем, который истолковал важнейшие явления жизни и оказал значительное влияние на умы современников. Историки — летописцем, запечатлевшим хронику века. Психологи — сердцеведом, точно и исчерпывающе отразившим суть человеческой натуры.
Но — Жванецкий выше всех почетных званий и глубже любых определений. Это уже не просто имя, а особое понятие, которое за последние тридцать лет закрепилось в сознании нескольких поколений. Проникновение его творчества в массы феноменально, он стал действительно народным писателем. Его цитируют чаще, чем философов и сатириков от древних греков до новых русских. Изречения писателя выносят в эпиграфы, произносят с трибун, повторяют с экрана и в компаниях. Даже в некрологе я встретила его фразу.
Чтение называют особым видом искусства. В свое время всю многомерность Жванецкого мне открыла именно книга. Она напрочь снесла трафаретные представления о нем как исключительно о юмористе и предъявила остроумнейшего, ироничного и вместе с тем удивительно тонкого и глубокого писателя — трепетного лирика, мудрого философа, пристального исследователя души. Такой Жванецкий большинству, наверное, меньше известен. Со сцены он в основном читает то, что легко воспринимается на слух и может рассмешить даже истукана. На него идут смеяться, а не плакать: ведь он не Сара Бернар. Конечно, Жванецкого всегда интересно послушать, но еще лучше — прочесть. Потому что на концерте мы видим лишь вершину айсберга, за компанию отсмеиваемся по верхам, а печатный лист открывает иную глубину знакомых текстов. Разглядеть ее до дна можно, только вчитавшись в смысл, требующий вдумчивого постижения в тишине и одиночестве.
Популярность Жванецкого действительно невероятна. Его заводная интонация и стремительная манера разговора живет внутри каждого нашего соотечественника. Она звучит в нас, даже когда мы читаем его произведения про себя. Эти яркие, как цветки и юркие, как ящерки тексты удивительно легко запоминаются наизусть. Они присваиваются целыми кусками и отдельными фразами, чтоб потом в нужный момент, артистично откинувшись на спинку стула, победно произнести: «Как сказал Жванецкий…» Почему именно он? Что в нем такого, чтоб так любить и помнить? Ответ, боюсь, будет нешуточным.
Один из самых веселых поэтов и мистиков Х1У века Хафиз говорил, что «смех — это восхитительный звук, просыпающейся души». Как точно! Он, в самом деле, такой же верный признак живого ума и свободной, открытой души, как дыхание — здорового тела. Это наше Эго пытается скрыть за насуплено-озабоченной серьезностью страх потерять власть, контроль, одобрение и собственную важность в глазах окружающих. А вечный Дух всегда весел и радостен. И тот, кто будит в нас добрый, искренний смех состоит на особой духовной службе, освещающей в человеке лучшее из задуманного Создателем.
Конечно, юмор самая манкая и притягательная грань таланта Жванецкого, но он только форма для содержания. Его смех — покрова вечных вопросов и горьких истин, над которыми человек обязан задумываться, раз он пришел в этот мир. Отдаваясь власти сиюминутных соблазнов и покоряясь игу суеты, мы норовим пропустить трудный урок их постижения. И будто чувствуя наперед эту общую слабость, нам назначили Жванецкого, как капризным детям прописывают лекарство в цветной сладкой оболочке. Юмор демократичен по своей природе, в любой среде он имеет «допуск №1». А смех Жванецкого обладает исключительной созидательной силой. Он не унижает, но очищает накипь с главных органов человека — органов чувств. Мы отдаемся ему доверчиво и с удовольствием, хохочем заливисто и от души, ощущая с последним всхлипом, что она стала местом удивительного преображения — звонкого смеха в беззвучный плач, который отзывается из нутра эхом светлой пронзительной грусти, заставляет думать и размышлять.
На каждом его произведении стоит невидимое клеймо автора — «Сделано Жванецким». Ему невозможно ни подражать, ни повторить — только насладиться. Неудивительно, что некоторые из текстов, «прочитанные» компьютерной программой, по морфологическому строению почти совпали с такими «шаманскими» малыми формами как заговор и притча. Значит, не случайно краткость — сестра таланта. Это известное высказывание мне хотелось бы расширить одним словом: краткость — сестра таланта Жванецкого. Он обладает даром сказать о главном в нескольких строках, выразить суть афоризмом. Но эти лаконичные текстовые формулы с «выправкой» верлибра по концентрации мысли и содержанию мудрости равны романам хрестоматийных классиков.
В 70-е годы не было улицы и дома, где бы ни крутили песен Высоцкого и монологов Жванецкого. Вряд ли кто-то еще мог бы сравниться с размахом их славы и мерой влияния на умонастроения общества. Как личности, оба они олицетворили собой эпоху, выразив внутренний голос миллионов, как художники — создали образы достигающие уровня архетипа.
Галерея персонажей Жванецкого по полноте, красочности и меткости выписанных характеров вполне сравнима с собранием портретов в «Мертвых душах». А по тонкости и гибкости передачи лирического героя он сравним с поэтом. Не сомневаюсь, что его герой увлечет читателя. Вряд ли можно остаться равнодушным к этому обаятельному и неуемному типу, который то бросается к вам в объятия с книжной страницы, то что-то сердито выговаривает. Наблюдая за его переливами, не соскучишься ни на минуту. Он созерцатель и экзистенциалист, сластолюбец и жуир. Временами лентяй и вредина. Иногда пуглив и робок, а иногда — отчаянный нахал. Большой любитель хорошо выпить и вкусно поесть. Он и весельчак и меланхолик. Горячий ценитель женской красоты. Его постоянно носит между высью и бездной: он то переживает о судьбах человечества, то упивается жалостью к самому себе. В тепле он с удовольствием рассуждает о жизни и делает это очень умно и глубоко. Он невозможно трогательный и нежный, обезоруживающе искренний и добрый. Он вызывает сочувствие, сострадание, понимание и любовь.
Такой вот герой. Единственное, на что надо сослаться как на прямую связь с автором — склонность к сомнениям. Вообще-то, качество само по себе замечательное, свидетельствующее о здоровье творческого организма. Но у автора это отдельная история. Его сомнения легко переходят в мнительность, а мнительность — в панику. Следом вступает выворачивающая душу тема мученичества, на которое он обрекает себя добровольно. Вероятно, в этих страданиях есть особый смысл: они обостряют внутреннее зрение и способность ощущать и выражать мир. Возможно, без них Жванецкий не был бы Жванецким и не написал своих замечательных произведений. А он написал.
Каждое лето, он как перелетная птица, прилетает из Москвы в Одессу и вступает в отношения с бумагой. В его окна смотрит море, которое, будучи в хорошем настроении высылает к нему веселую волну, без умолку приговаривающую: «Пи-ш-ши, пи-ш-ши!». И он макает перо в чернильницу Черного моря и крупными буквами выводит формулы жизни. А к осени, оперившись исписанными каракулями страничками, и починив скрепками свой старый портфель, приходит читать их нам. Эти тексты как фрагменты одного полотна складываются в грандиозную фреску времени и открывают лик человека, который в сути, в сердце и душе своей остается неизменен. Он был таким за тысячу лет до нас и будет через сто лет после. Он по-прежнему раздираем противоречиями и так же божественно, космически одинок. Он смеется над тем же и из-за того же плачет. Из этой вечной истории и состоят произведения Михаила Жванецкого, который сквозь нашу общую слезу дал рассмотреть себя — настоящих.

Валентина Серикова

---

Михаил Жванецкий

Полный академик Академии дураков

Из собрания произведений, том 3

Юмор — это жизнь. Это состояние. Это не шутки. Это искры в глазах. Это влюбленность в собеседника и готовность рассмеяться до слёз.

Смех в наше время и в нашем месте вызывает зависть. «Что он сказал? Что он сказал?» Люди готовы идти пешком, ползти: «Что он сказал?» Можете плакать неделю, никто не спросит: «Что вам сказали?» Плачущий в наше время и в нашем месте при таком качестве сложных бытовых приборов, повышении цен и потоке новостей не вызывает интереса.

Плачущий занимает более высокое положение, чем хохочущий. Это обычно министр, директор, главный инженер. Хохочущего милиционера не видел никто.

Юмор — это жизнь обычных людей. Чем меньше пост, тем громче хохот, и прохожие с завистью: «Что он сказал? Что он сказал?»

Юмор, как жизнь, быстротечен и уникален. Только один раз так можно сказать. Один раз можно ужать истину до размеров формулы, а формулу до размеров остроты.

Юмор — это не шутки. Это не слова. Это не поскользнувшаяся старушка. Юмор — это даже не Чаплин. Юмор —это редкое состояние талантливого человека и талантливого времени, когда ты весел и умен одновременно. И ты весело открываешь законы, по которым ходят люди.

 

---

 

С кем быть?
А) Из президентов надо выбирать веселых.
Из веселых — умных.
Из умных — твердых.
Из твердых — порядочных.
Б) Из писателей надо выбирать веселых.
Из веселых — талантливых.
Из талантливых — умных.
Из умных — кратких.
В) Из друзей надо выбирать веселых.
Из веселых — верных.
Из верных — умных.
Из умных — честных.
И долгоживущих.
Г) Из жен надо выбирать веселых.
Из веселых — умных.
Из умных — нежных.
Из нежных — верных.
И терпеливых.
И терпеливых!