«У нас в деревне праздник: горит небесный свод». Это обычная строчка из песни Бори Гребенщикова. Послание из мира, уходящего корнями в какое-то странное, придуманное прошлое, беременное будущим. Потому почти весь наш текст будет состоять из цитат.
             Мы не можем ответить на вопрос, кто такой Борис Гребенщиков, потому что он сам не знает этого. Мир его не поймал, навешивая ярлыки и ценники. Борис уверен только в одном – никаких «взрослых» нет. Если вам кажется, что вы взрослый, вы давно не читали хороших сказок.

             О себе он говорит всегда очень серьёзно, особенно если звучит нечто абсурдное: «…я не чувствую в себе никаких перемен с 12—14 лет. То есть какие-то сдвиги есть, но не принципиальные. Я до сих пор воспринимаю очень взрослым любого, кому 25».
             В год своего 65-летия,  через 20 лет после вопроса о детстве, мерцая аурой  мировой известности, он продолжает всё тем же странным тоном, с улыбкой человека, познавшего пустоту слов: «Посмотрите на сочетание деревьев, облаков, красной крыши и всего остального? У этого нет границ, это – более настоящее, чем «я», потому что «я» – это всё-таки выдуманная вещь. То, что сейчас сидит и с тобой разговаривает – это, разумеется, человек, но «я» этому человеку абсолютно не нужно. Мне, совершенно ненужно «я». В сорок лет я совсем не знал того, что я знаю сейчас. Сейчас я сильнее, интереснее, важнее сам для себя. Жизнь начинается после 50, а после 60 становится по-настоящему хорошей. А что думают другие по поводу моей жизни, мне не очень важно. Я знаю, что мне не хватает 24 часов, чтобы успеть сделать хотя бы десятую часть того, что я хочу сделать. Но чем больше я потрачу времени на ту или иную деталь, тем лучше она будет и тем лучше будет общее. Моя жизнь состоит из таких деталей. Поэтому, возвращаясь к вопросу, я это и ищу: ищу возможности сделать что-то, что будет для меня ощущаться как новое, интересное и потрясающе прекрасное».

             В архиве Питерского фотографа Дмитрия Конрадта странная фотография. Борис стоит над толпой перед Ленинградским Рок-клубом. Всматривается я насмешливую даль. В этот день у него, ещё неизвестного музыканта, снисходительно брали интервью. Боря снова то ли пошутил, то пророчествовал: « Мы прочно входим в фазу деревенского отношения к жизни, где весь мир предстанет глобальной деревней с ощущением тихого праздника. Человек ощутит себя частью древней традиции. Это будет время спокойного занятия своим делом. Ноль тусовки. Тусовка хороша для общения, но для работы, творчества — губительна. Больше не будет прыганья туда-сюда. Мы  начнём много ездить. Но поездки на другой конец земли будут не увеселительные, а рабочие.  Станет меньше суеты. Мне кажется, это будет очень хорошее и плодотворное время».
             Мы внимательно прочитали сотни интервью Гребенщикова за 40 лет его публичной жизни. Знаете что поразительно? Он почти не меняется. Всё так же уверен, что красота спасёт мир. Но избегает мессианских рассуждений о спасении. Более того, всё время обнаруживает себя среди незнакомцев, смотрящих волками. Мчится  вместе с пилотом в горящем самолёте, иногда меняя его на поезд в огне. Гасит пожар небесного свода, танцуя с деревенскими мужиками. Заливает алкоголем древнерусскую тоску, грохоча стаканами о стол, не забывая просвещать Гертруду о вреде алкоголя.
             Последние 20 лет в его песнях много света и никакой тьмы. Но Гребенщиков никому не признаётся в религиозных предпочтениях. Точнее, признаётся, что ему не в чем признаваться. Разве что в бесконечной радости, которую он испытывает от работы: «Для меня профессионализм — умение получать кайф оттого, что ты делаешь. Ведь по сравнению с работой на всех её этапах любой другой кайф просто ерунда, будь то водка или «снимание баб».
             Но в профессионализме Гребенщикова сложно уличить. Он всякий раз ускользает, когда приходит время занять место, потому что дзенский патриарх уверил Борю не приходить на урок, где жизнь надевает кандалы оценок: «Я не музыкант и музыкантом никогда не был, потому что толком не умею играть на музыкальных инструментах. Я, скорее, могу писать музыку и песни, петь, чуть-чуть могу аранжировать. И я, безусловно, не художник, потому что я не умею рисовать. Но и тем, и другим, и третьим я занимаюсь с невероятным удовольствием, потому что для меня это приключение».

             На Олимпе постсоветской славы Гребенщикова  изловил журналист из новорождённой жёлтой газеты. Спросил  тоном следователя: «Боря! А вы не боитесь, что ваши песни разворуют по мелочам. Уже тысячи людей копируют вас, воруют и ваши образы, и интонации ваших песен». Гребенщиков искренне удивился злобе вопрошающего. Ответил, что если люди начинаю петь его песни, это хорошо: «…Что-то есть такое в нашей музыке, что начинает выправлять жизнь тех, кто любит наши песни.  Надо помочь таким людям. Не каждый может удержать в своём сердце радость и любовь».
             Возможно есть люди, которые не знают биографии Бориса Гребенщикова. Всякие факты типа технократической семьи, математического образования, социологической карьеры, изгнания из комсомола за нежные песни… Но давайте признаёмся себе! Когда мы читаем «Алису в стране чудес», разве нас интересуют даты рождения автора? Нас волнует только одно: куда спешит Белый кролик?
Борис, песни которого мы поем, не имеет никакого отношения к биографическому Гребенщикову. Он весь маска дурака. Крайне важная маска. Потому что помогает нам петь его песни, присоединяясь к бесконечному празднику радости, что живёт вокруг настоящих дураков. А современный философ Борис Гройс всего лишь помогает нам понять этот феномен: «Маска есть подлинное тело художника, в отличие от его бренного тела, гниющего в земле, как подлинное тело теоретика — язык его теории. Личина приобретает бессмертие, хотя и бессмертие только историческое».

             Главный специалист России по литературным кроликам, учитель и писатель Дмитрий Львович Быков категорически утверждает, что Гребенщиков чрезвычайно русское, даже древнерусское явление, с некоторыми тонкими особенностями.
             Во-первых, Гребенщиков всегда ироничен. Это высокая ирония, в высоком смысле насмешливо-пародийная. Доведение всего до абсурда, перемещение вещей в новый контекст — вот что такое ирония Гребенщикова в чистом виде.
             Во-вторых, Гребенщиков очень экстремален. Гребенщиков всегда экспериментирует на переднем крае. Он говорит о том, что нельзя, или, по крайней мере, о том, о чём не говорили раньше, с наивной интонацией ребёнка, которому интересно то, что для взрослого уже страшно. Потому что взрослого научили бояться.
             Это главное:  Гребенщиков бесстрашен. У него нет темы страха. Нет даже лирического трепета перед неизвестным. Он или спокоен, или насмешлив, или проникнут духом любви, но он при этом абсолютно не знает страха, трепета, рефлексии. Лирический герой Гребенщикова не ждёт помощи спасательных отрядов или высших сил. Он идёт в огонь, и действует, спасая не человечество, но человека.

             Мы спросили клоуна Славу Полунина, основателя Академии Дураков: «Чем для Вас интересен Гребенщиков? Он же не артист? Не театральный человек? Почему он одним из первых принят в Академики?» Ответ главного Академика получился длинным. Но мы помещаем его целиком. Не смогли ни слова выбросить, как из любой песни Гребенщикова.